Массовая литература в современном обществе выполняет большое количество функций, напрямую не связанных с собственно эстетическими задачами. Одна из интереснейших и малоизученных - функция адаптации к происходящим в социальных институтах изменениям. В этом отношении массовая литература может рассматриваться как некий барометр и одновременно семантическое обезболивающее, снижающее боль трансформационных травм. Она не только указывает на некое существенное явление, но и более или менее убедительно вписывает его в уже существующую ценностную систему координат.
Массовая литература — социальный адаптер, пытающийся приспособить более высокое напряжение системных процессов к менее высокому и по определению пассивному и инертному массовому сознанию. Масслит (потому это и массовая литература, литература легкая и изящная — беллетристика) не вносит новых социальных смыслов и не претендует на революционные изменения культурных парадигм. Он может оправдывать некое явление, может пугать им обывателя, может иронизировать — но в любом случае пытается делать новое и непонятное знакомым и понятным. Узнаваемым, хоть со знаком «плюс», хоть «минус», и тем самым снимает шок непонятности. Не лечит, конечно, хотя, можно предположить, определенным образом влияет и на сам предмет наблюдения и изображения. Как именно и насколько серьезно — это отдельный разговор.
После этих необходимых оговорок перейдем непосредственно к предмету — образу журналиста и журналистики в массовой литературе «нулевых». Заявления о кончине отечественной журналистики становятся общим местом в публичных декларациях: название книги воспоминаний известинцев «С журналистикой покончено, забудьте», наиболее лаконично воплощает это настроение. Журналистика уже не воспринимается как модная профессия в молодежной среде (достаточно посмотреть конкурсы на журфаки и сравнить с пятилетней давности показателями), уровень доверия к СМИ как институту в обществе стабильно снижается...
Возможно несколько объяснений этого. Одно из них представляется следующим. Окончательная конфигурация национальных масс-медиа еще не определилась, они находятся в состоянии социокультрурного транзита, являя собой «трансформационную систему» (Т.Заславская). Но уже вырисовывается некая новая целостность, вполне наглядно демонстрирующая направление этих процессов в сторону оформления самодостаточной и самовоспроизводящейся, аутопейезной (по Н.Луману) социальной системы. Последняя только формально связана с другими социальными системами и является открытой лишь в части использования материала других систем для собственного функционирования.
Пресловутая «форматность» лучших СМИ — один из самых наглядных примеров. Окружающая действительность существует лишь в фокусе формата, вне формата жизни нет. Предполагается, что сам формат устанавливает целевая аудитория. Сие далеко не бесспорно. А общество все же не готово рассматривать медиа исключительно как инструмент и продукт маркетинга, оно все еще хочет видеть в них учебник жизни, средство воспитания, безболезненного самосовершенствования, способ релаксации, совмещающий приятное с полезным и т.д. Ну а жаждущее самовыражения поколение-Net из всех медиа выбирает блогосферу.
Формирование медиасистемы имеет естественное внутреннее измерение. Сами технологические процессы создания медиасообщений приводят к «персонологическому» кризису СМИ; внутри медиасистемы личность перестает быть «инфраструктурой свободы». Более того, в качестве таковой она не очень нужна современным электронным СМИ, все меньше в ней потребность и в СМИ печатных. Проблемы со свободой слова, цензурой и т.д., безусловно, имеют место быть, но представляется, что даже полная вседозволенность СМИ уже не способна изменить ситуацию медиаформатирования действительности и логики деперсонификации самих СМИ. По известной политической максиме «не важно, как проголосуют — важно, как посчитают», не так важно, как именно снимают, куда важнее, как смонтируют.
Эти сложные процессы и пытается объяснить в привычных категориях беллетристика о медиа. Анализ значительного корпуса текстов, объединенных сферой журналистики, позволяет выявить ряд интересных закономерностей, демонстрирующих новую конфигурацию взаимоотношений между собственно масс-медиа и текстами о масс-медиа.
В центре этой новой конфигурации — перетекание тем, проблем, способов организации повествования из непосредственно медийной в сферу массовой «книжной» литературы. К таким переходящим элементам относятся: сюжетность, целостность и завершенность повествования, авторское начало в его развитии, противоречивость героя-протагониста, ориентация на читательский социальный опыт, поиск социальных прецедентов и многое другое, что можно обобщить объединяющим определением «гуманистичности». Не в оценочном, конечно, смысле, а в смысле бодрийяровской «социальности», ориентированной на обратную связь и открытую коммуникацию, которая стремительно вымывается из центра масс-медийного пространства на его периферию.
Процесс «перетекания» формирует некий пояс социальной стабилизации норм, ценностей, форм и структур, создает механизм социальной адаптации к новым иерархиям ценностей медиа как автономной социальной системы, не только широких аудиторий, но и самих журналистов как социальных акторов. Расширение и дифференциация этого пояса социальности свидетельствует о завершении трансформационных процессов в самой медиасистеме, оформлении особой «реальности масс-медиа», не нуждающейся уже в традиционных для литературы системах ценностей и социальных координат.
В сфере массовой «книжной» словесности преодолевается (или, по крайней мере, предпринимается попытка такого преодоления) сугубо функциональный подход к личности, автору, тексту, становящийся доминирующим в медиа-индустрии.
Но здесь же посредством использования традиционных повествовательных структур преодолевается клиповость и «случайность» повествовательной ткани медиа, что позволяет смягчить «культурный шок» медиареалий для широкого читателя и, что немаловажно, самих участников медиасистемы. Все эти «преодоления» не есть качественные изменения ситуации, это всего лишь адаптационные, объяснительные процессы, необходимые на данной стадии.
Специфические отношения между оформляющимся ядром медиасистемы и ее «литературной периферией» становятся наиболее очевидными, если мы попытаемся рассмотреть, как именно репрезентуется медиа в текстах о медиа. Если подойти к совокупности таких текстов как некоей условной попытке самореференции национальной медиасферы, то мы получаем возможность выделить и некоторые специфические черты ее текущего состояния.
1. Прежде всего в такого рода текстах репрезентуются не столько медиареалии, сколько социальные ощущения, достаточно устойчивые стереотипы, оформившиеся в последнее десятилетие. Поэтому наиболее очевидные маркеры медиасистемы зачастую используются как некие социальные метафоры или риторические приемы. В подавляющем большинстве текстов медиасистема присутствует лишь номинально. Журналистика как сфера социальной деятельности, статус журналиста — всего лишь повод, некое поверхностное объяснение для завязки традиционно детективного сюжета или триллера. В такого рода текстах, по сути, нет разницы между специальным корреспондентом и специальным агентом: их социальные функции идентичны (Т.Устинова «Мой личный враг» и «Богиня прайм-тайма»; И.Ткаченко, Алекс Яр «Стрингер. Оскал химеры» и «Стрингер. Арканы Китежа»; Ю.Волкова «Мыльная опера для олигарха» и «Выбери меня» и другие.)
2. Насыщенностью разнообразных социальных страхов и фобий обусловлен значительный пласт текстов, трактующих (не без влияния идеологем В.Пелевина), журналистику как «зверя по имени медиа», всадника Апокалипсиса, знаменующего конец времен. Отсюда их отчетливая мистическая, эсхатологическая или конспирологическая составляющие: С.Минаев «Media Sapiens. Дневник информационного террориста», «Media Sapiens-2»; А.Козуляев «Проклятие дома рейтингов»; в значительной части — О.Шумяцкая «Повелители эфира» и др.
Превращение человека в медиа — болезненный, но символичный бред минаевского героя: «Информация — двигатель бизнеса», «Нет ничего ценней информации», «Побеждает не самый сильный, а самый информированный», «Будь в курсе событий!» и, наконец, главный слоган тысячелетия: «Кто владеет информацией — тот владеет миром»... Человек человеку друг, товарищ и медиа. Это ли не новая современная мечта — самому стать телевизором?
Таковы уж мы, люди нового времени, — из жертв научной фантастики мы стали жертвами средств массовой информации... Каким миром будут обладать владельцы информации? Уж не миром ли, находящимся на экране телевизора? Но это уже из области жуткой конспирологии, потому что последняя разгадка поистине катастрофична. Ведь получается, что ты владеешь миром, но при этом медиа владеет тобой».
Подобный алармизм опирается на огромный пласт современной литературы «нонфикшн» — от известных текстов С.Кара-Мурзы, до менее известных, но широко тиражируемых русских версий «Исповеди экономического убийцы». Все они вписываются в малоисследованную, но вполне отчетливую традицию литературной и, шире, культурной, медиафобии в отечественной истории XX–XXI вв., уходящую, в свою очередь, в глубь веков.
3. Информативны в плане качества самореференции системы и тексты о журналистике в формате «лайфстайл»: Н.Осс «Антиглянец. Роман о том, что вы всегда хотели купить»; та же О.Шумяцкая «Повелители эфира» и др.
Номинальность присутствия в тексте, некая необязательность и, как следствие, неразработанность медийной составляющей приводит к отчетливому ощущению: действие может с тем же успехом проходить не на телевизионной станции или в редакции журнала, но в любой другой разновидности «гламурного гетто» (Н.Осс): « Цифры и буквы затеяли бешеную драку в моей голове. Я любила буквы, а теперь должна полюбить цифры?! И вдруг подумала — может, это и есть две стороны одной медали? Деньги, выраженные в цифрах, — это концентрированное выражение эмоций. А эмоции, выраженные через буквы и выпаренные до состояния журналов, книг, сценариев легко продаются за деньги...».
Принципиально, что большинство авторов, использующих медиафон в сюжетах своих текстов, вовсе нельзя упрекнуть в слабом знании медиареалий. Чаще всего у них большой опыт работы на телевидении, в печатных СМИ и т.п. Следовательно, дело не в слабом знании предмета, а в особых установках повествователя.
4. Эта особенность установок российских авторов становится особенно наглядной и явной при сравнении текстов о медиа российских и западных авторов. По крайней мере, западных авторов, популярных в России. Последние очевидно воспринимают и воспроизводят медиастистему как целостное, структурно организованное и ценностно маркированное социальное единство.
Интересные параллели могут быть выявлены между коллизиями и спецификой конфликта при сопоставлении романов Н.Осс «Антиглянец» и Л.Вайсбергер «Дьявол носит Prada». В последнем завязка конфликта определяется стилистической и культурной конфронтацией двух социокультурных страт: воплощением первой является культовый интеллектуальный журнал «Нью-Йоркер», символом другой — глянцевый «Подиум». Мечтающая о работе в «Нью-Йоркере» героиня попадает в редакцию «Подиума», что и определяет ключевую модальность повествования. В «Антиглянце» подобная оппозиция «глянца» и «качественной журналистики» также намечается, но все же не она определяет основной конфликт: «Глянцевый мир, в который я сбежала, очень отличался от газетного, черно-белого, в котором ориентироваться намного проще. Газета была устроена понятно и прозрачно. Умные отличались от дураков сразу. Дураки вообще у нас не задерживались. Вчерашние статьи разбирали на сегодняшней летучке. Любой из нас мог высказать свое мнение. За хороший материал мы получали премии, а если пропускали важные новости — нас штрафовали. Мы матерились, но не грубо и не зло. Мы соревновались в остроумии, высмеивая банкиров и олигархов, сплетничали о политиках и министрах — узнавали новости из первых рук и немедленно тащили их в редакцию для перетирания в острых зубах родного коллектива. Вот именно, родного... В журнале этого ощущения не было. Здесь было много красок, полутонов, нюансов и оттенков, в которых нужно хорошо разбираться, чтобы не влезь ненароком туда, куда тебя не просили».
Близкую специфику понимания медиа демонстрирует группа текстов, которые условно могут быть отнесены к «производственным романам»: А.Юриков «Россия: Радиостанция»; М.Логинов «Право на выбор»; Н.Нечаева «Miss Медиа»; А.Левашов «Журналюга» и многие другие.
Как ни странно, но именно технология производства текста (не важно, аудио, видео или печатного) как раз и не становится здесь центральной коллизией. Так же, как и специфическая журналистская деятельность по разграничению «мнения» и «факта». Технология производства медиа-смысла остается вне изобразительного поля и не становится «темой» литературного произведения. Для иллюстрации этого достаточно сравнить близкие по отдельным сюжетным коллизиям тексты, например: «Богиня прайм-тайма» Татьяны Устиновой и «Вечерние новости» Артура Хейли.
5. В рассматриваемом сегменте литературы «производственный роман» — это повествование о романах на производстве, а не роман о производстве.
Вполне детальное описание процесса конструирования виртуальной реальности появляется лишь в преломлении рекламы и PR . Возможно, это красноречиво свидетельствует о глубоко органичном для современной отечественной традиции смешении собственно журналистики, рекламы и PR, опять же оформившемся уже у Пелевина в «Generation П». Видимо, это какая-то специфическая, национальная социокультурная версия феномена «терроризма кода». Можно предположить, что ее корни в крушении долго взращиваемых и болезненно разрушенных иллюзий потенциала свободы слова и архаичной утопии «СМИ — четвертая власть». Кроме того, превращение журналиста в пиарщика в постсоветские времена имело вполне понятную логику для самих участников процесса и опиралось на хорошо известные и привычные технологии пропаганды.
6. «Правда факта», пусть относительная и даже утопическая в философском смысле, не воспринимается как ключевая проблема журналистики. Опять же в качестве иллюстрации и сравнения можно отослать к западному прецеденту в несколько иной сфере. Представляется, что в современном российском медиапространстве и текстах о нем просто невозможны феномены, подобные «Краху Гласса» (режиссер Билли Рей, США-Канада, 2003). Сюжет фильма построен на реальной истории внутреннего редакционного расследования и разоблачения молодого журналиста — фальсификатора из «Нью Рипаблик». Фильм завершается титрами, в которых сообщается, что изгнанный из журналистики Гласс становится юристом и издает книгу («Баснописец», о журналисте, фальсифицирующем статьи для журнала).
7. Еще одну особенность современных текстов медийной природы демонстрируют разножанровые произведения, созданные активно работающими и хорошо известными телевизионными (прежде всего, но не исключительно) деятелями. Представляется, что здесь также может проявлять себя социально-психологический феномен «форматного вытеснения» из телевизионного пространства в пространство литературы, актуализирующийся по разным основаниям. Например, неуместности в телевизионном ток-шоу развернутых представлений позиции ведущего. В.Соловьев, хотя и доминирует в своих шоу, тем не менее, очевидно ощущает недостаточность телевизионного пространства для развернутой в устраивающей его степени самопрезентации. Д.Глуховский — представитель кремлевского пула журналистов — в «Сумерках» реализует «неформатный» социальный пессимизм и т.д. Для полемики с антиутопией В.Сорокина, а заодно с «демократической утопией» в целом М.Кононенко нужен развернутый текст «Дня отличника», а не сюжет «развлекательно-аналитической» телевизионной программы. Литературные тексты такого рода — отдельная проблема, которая очень интересна в плане изучения механизмов социальной психологии «трансформирующейся системы».
Беллетристические тексты о медиа — интересный материал для изучения процессов освоения реалий медиакультуры социумом (включая и сам медиасоциум). Медиаэффекты книжной продукции существенно иные, нежели аналогичные эффекты электронных и печатных СМИ. Завершающаяся трансформация литературоцентричных медиа постсоветской эпохи в технологичную индустрию выстраивает очень информативную и непростую по своей природе оппозицию «СМИ — литература». Проведенный анализ показывает, что зона напряжения сместилась на границу СМИ и социума, на проблему адаптации происходящих изменений в этих полях. Думается, что по мере завершения процесса «притирания» новой медиасистемы и общества, зона напряжения будет переходить все больше вовнутрь самой медиасистемы, обращаться к технологии специфически медийных коллизий и превращать их в основу художественного конфликта, достойного детального описания и востребованного аудиториями.
Читайте также
Terror-promotion: западный опыт
Комментарий
Новое сообщение